Ознакомительная версия.
Позднее непотопляемые плоды Adansonia digitata приплыли (или их привезли) через весь Индийский океан в Австралию, где их потомки эволюционировали в очень похожий восьмой вид – A. gregorii. В музее Кью Гарденс есть карта, на которой отмечено, как этот вид колонизировал северную и центральную Австралию. Она составлена на основании гербариев, собранных ботаниками XIX века, когда они пробирались через неизведанные дикие земли. Как ни трудно было укреплять толстые побеги и кусочки плодов на плоских листах в полевой обстановке (а зачастую и в темноте: многие листы из гербариев черны от копоти масляных ламп), все равно бросается в глаза, как разнообразны отдельные экземпляры этого вида. У деревьев из соседних изолированных долин в Кимберли листья совсем разной формы и с разным узором прожилок. Это разнообразие, а также присутствие изображений, очень похожих на баобабы, на знаменитых и крайне нетипичных наскальных рисунках Брэдшоу в Кимберли (датируются 15 000–18 000 годами до н. э.), натолкнуло многих исследователей на мысль, что различные баобабы завозили в Австралию преднамеренно во время заокеанских миграций из Африки 60 000 лет назад.
Как всегда бывает, когда миграция растений тесно переплетена с культурным прошлым, теория эта весьма спорна и противоречит общепринятым представлениям, что вся культура австралийских аборигенов зародилась в результате единственной колонизации переселенцами из Юго-Восточной Азии около 50 000 лет назад. Сейчас ведутся тщательные генетические исследования баобабов из Кимберли, и это позволит вскоре установить, когда они появились и насколько близко их родство с африканскими деревьями. Однако это едва ли позволит дать ответ на вопрос, сами ли они приплыли или их привезли на тростниковых лодках мореплаватели палеолита.
Так или иначе, вид A. gregorii полностью натурализовался – до такой степени, что австралийцы называют его особым словом «боаб» (иногда «бооб»). Один примечательный экземпляр этого вида, как считается, обладает странной и печальной историей. Боаб-тюрьма близ Дерби-харбор в Западной Австралии от природы имеет форму котла, в каких, по преданиям, каннибалы варили миссионеров. Однако легенды рассказывают о нем совсем другое. Возможно, сначала это было место погребения аборигенов, а затем в мрачные времена после европейской колонизации по иронии судьбы здесь держали арестантов-аборигенов – скованные одной цепью, они ждали последнего марш-броска до местного суда (см. рис. 8 на цветной вклейке). Когда в 1916 году исследователь Герберт Базедов разобрал мусор, накопившийся внутри ствола, то обнаружил выбеленные человеческие кости и череп с пулевым отверстием. Снаружи дерево покрыто автографами и граффити – и само оно словно округлый символ, чье происхождение и смысл едва ли удастся расшифровать.
5. Большие деревья. Секвойи
Жители Нового Света не питали ни малейших сомнений в том, что деревья могут быть необычайно древними, с тех самых пор, как в 1852 году землекоп Объединенной водяной компании Огастес Т. Дауд лицом к лицу столкнулся с калифорнийским «Большим Деревом»[35]. Этот эпизод странным образом повторяет встречу Адансона с баобабом: Дауд был на охоте и буквально уткнулся носом в невообразимо огромный ствол – он стократ превосходил гризли, которого охотник выслеживал. Дерево было 50 футов (15 метров) в обхвате, а вершина едва виднелась в небе. Дауд был первым белым человеком, увидевшим исполинские секвойи в долине Йосемити. Однако на уме у нищих местных лесорубов и шахтеров, населявших убогие деревушки в долине, было отнюдь не сверхъестественное долголетие деревьев и не величие американской природы. Они видели в них добычу – деревянное золото. Охотничьи инстинкты переселенцев заставили их относиться к деревьям, по выражению Саймона Шема, как к «трофеям: их следовало ободрать и подвесить на всеобщее обозрение ради похвальбы и наживы».
Летом 1854 года другой бывший рудокоп Джордж Гейл, вдохновившись, вероятно, успехом шоу уродцев Финеаса Барнума, решил, что на чудовищных размерах этих деревьев можно нажиться. Он выбрал самую большую секвойю – 90 футов в обхвате (27 метров), она даже называлась «Мать Леса», – и проделал экстраординарную лесоповально-хирургическую операцию: ободрал на нем кору на высоту 116 футов (35 метров). Куски коры он отправил морем в Нью-Йорк, а там снова собрал из них полый цилиндр и выставил как растительную диковину – посмертную маску живого дерева-великана. Однако публика решила, что это мистификация и Гейл склеил кору нескольких деревьев, поэтому мечты его рассыпались в прах.
Между тем в Калифорнии, в Калаверас-Гроув, где были обнаружены первые Большие Деревья, о подобном городском цинизме и не слыхали. Эксплуатация секвой не регулировалась никакими законами, и было устроено что-то вроде древесного зоопарка. Первые туристы приехали в 1855 году и обнаружили, что такие же аттракционы, сделанные из незапамятно древней американской древесины, можно осмотреть в центре Сан-Франциско. Чтобы повалить каждое такое гигантское дерево, пятеро лесорубов трудились в течение трех недель, однако одно уже распилили вдоль и сделали на нем две дорожки для игры в кегли. На другом огромном пне устроили площадку для танцев, и там, как писал антрепренер Джеймс Мэйсон Хатчингс, «Четвертого июня тридцать два человека одновременно станцевали на нем четыре тура котильона, не испытывая ни малейших неудобств» (см. рис. 9 на цветной вклейке).
Тогда еще деревья не вызывали трепета, не казались чем-то сверхъестественным, не наводили на мысль, что это памятники величия природы или символ родной страны. Однако ученые, услышавшие о секвойях, поняли, что жители лесной глуши открыли что-то удивительное. Английские ботаники сочли, что рост и стать йосемитских великанов достойны героического титула, и назвали дерево Wellingtonia gigantea в честь герцога. А французский ботаник Жозеф Декен подумал, что обнаруженные гиганты в родстве с красным деревом Sequoia sempervirens, и решил, что им лучше подходит название Sequoia gigantean. С ним был согласен Аза Грей, основатель Гарвардского ботанического сада. Впоследствии оказалось, что эти два вида не состоят в близком родстве, однако автор официального путеводителя “Yosemite Handbook” с радостью намекнул, что они, возможно, связаны. «По счастливой случайности происхождение Большого Дерева совпадает с красным деревом, – писал он в 1868 году, – так что мы избавлены от необходимости называть самое большое и интересное дерево Америки в честь английского военачальника»[36]. Это был первый шаг к тому, чтобы сделать секвойи национальным символом в подтверждение, что Америке суждено стать новым Раем. Все считали, что эти великаны неизмеримо древние, а те, кто открыл их, были убеждены, что это древнейшие живые существа на Земле. Путешественник Хорес Грили, всякого повидавший на своем веку, был потрясен, когда ему пришло в голову, что секвойи растут там, где «Давид плясал перед ковчегом». Другой писатель – Чарльз Фенно Хоффман – прямо сравнивал старую Европу, колыбель варварства и феодализма, и «чащу [американских] лесов, которую видело лишь око Господне, нетронутое святилище, где Природа долгие века возлагала цветы и плоды свои на Его алтарь»[37].
В разгар Гражданской войны Аврааму Линкольну пришло в голову, что Большие Деревья – это символ уникальности Республики, позволяющий примирить мелкие разногласия. Первого июля 1864 года он подписал билль, согласно которому секвойи переходили в распоряжение штата Калифорния «на благо граждан, для их отдыха и развлечений, без права отчуждения и на вечные времена». Но в других местах большие секвойи продолжали рубить на древесину. Переселенцы не чувствовали противоречия в том, чтобы видеть в каком-то природном объекте красоту и величие и при этом делать из него трофей. Это была их личная доля Земли Свободы.
Через десять лет после билля Линкольна Альберт Бирштадт написал свой знаменитый пейзаж «Гигантские секвойи Калифорнии». «Кафедральная роща» из исполинских деревьев залита красноватым светом и похожа на леса Sequoia sempervirens. Однако на этом полотне сведены все иконографические черты, которые к тому времени приписывали гигантским секвойям – неимоверно высокие стволы, которые к верхней кромке картины даже не начинают сужаться, ощущение, что эти деревья не подвержены ни болезням, ни непогоде, девственный пейзаж на заднем плане, чуть подернутый туманом. Кроме того, художник изобразил здесь и троих индейцев, живущих в нише под корнями переднего дерева. Как пишет Шема, «Полотно Бирштадта изображает лес как среду обитания: древнее жилище самых настоящих коренных американцев».
В 1901 году за секвойи вступился другой американский президент[38]. Вскоре после избрания (в том же году) Теодор Рузвельт прочитал книгу “The Mountains of California” («Горы Калифорнии») Джона Мьюра, писателя и борца за охрану окружающей среды. Рузвельт и сам был большой любитель отдыха на природе, и лирические описания и страсть, с которой Мьюр защищал нетронутые западные пейзажи, очень его тронули. Он написал автору и предложил встретиться в Йосемити и обсудить будущее тех мест, а заодно и всех американских лесов. В результате два года спустя президент с Мьюром отправились на три дня в поход по долине и целую ночь беседовали у костра в Марипоза-Гроув, где росло около 500 самых больших секвой. Мьюр убедил президента взять под охрану государства всю территорию Йосемити, в том числе и Марипоза-Гроув. Его просьба была удовлетворена, и спустя три года Рузвельт подписал Билль о передаче Йосемити, который давал всей долине статус охраняемого национального парка. За время своего президентства Рузвельт подписал законы о создании еще пяти национальных парков и более 200 природоохранных зон.
Ознакомительная версия.
